Глава. I. ЭМПИРИЗМ

 § 1. Классический эмпиризм

Эмпиризм, если его понимать как философию опыта и его обобщений, многолик и это обстоятельство зачастую вуалирует главную суть истории философии - она всегда была взаимоотношением концепций или интенций только двух видов: диалектических и эмпирических. И если не считать заблуждений, то не было и нет другой истории.

 Исторически первой формой эмпиризма был эмпиризм сенсуалистический. И первым идеологом сенсуалистического направления в эмпирической онтологии был Аристотель. Он строил онтологию эмпиризма, выводя теорию из опыта и требуя соответствия теории опыту, дающему описание физической реальности. Аристотель был уверен, что условием познания всеобщего является индуктивное обобщение, которое невозможно без чувственного восприятия. Именно к аристотелевскому учению восходит эмпиризм умеренного, имманентного реализма схоластики средних веков и последующего времени. Основателем идеологии нововременного эмпиризма считают Ф. Бзкона. Как, полагают, он расширил рамки простого опыта, недостатки которого не компенсирует даже помощь инструментов, приборов. Полагают, что это был не просто шаг за рамки простого опыта, а шаг к живому, т.е. практическому созерцанию, или к практике как к определенной форме деятельности (и действительно практика может быть различной, практика этики, например, вообще не имеет отношения к чувственному восприятию). Однако сам Бэкон указывал на то, что чувственная практика только тем отличается от простого чувственного восприятия, что предоставляет последнему больше, чем в пассивном созерцании возможностей для органов чувств. [14. - С. 299].

Вначале сенсуализм исходил из того, что реальность представлена только вещественно-телесным миром, позднее добавилось представление о поле (магнитном, электрическом и т.д.). Тут чувственные восприятия (главным образом через посредство приборов) выступают единственным источником познания реальности. С одной стороны, субъективно (исходя из качеств органов чувств) представленный в сознании образ воспринимается как нечто находящееся за пределами организма, т.е. как различные качества внешних вещей эмпирического мира, а с другой - сознание отталкивается от того факта, что для восприятия характерно специфическое переживание прямого, непосредственного контакта с вещественно-телесным миром. А непосредственное знание (в отличие от опосредованного) со времен древних греков считается истинным. На самом деле сенсуализм принципиально не может иметь дела с непосредственно данным, его объект всегда опосредован органами чувств, так как в их качестве он и дан сознанию. Только свойства, качества органов чувств в их модификации практикой непосредственно представлены сознанию.

Свойства и качества вещей внешнего эмпирического мира недоступны восприятию как "вещи в себе" и никакие технические приборы неспособны перешагнуть этот барьер. И элементарная логика это обоснует, поэтому и возникают такие концепции как неореализм и нейтральный монизм, пытающиеся хоть как-то сгладить этот дефект эмпиризма. Образ и представление об объектах эмпирической практики создают только иллюзию познания внешних качеств, они крайне субъективны [1. - С. 123 - 126] (недаром по этому поводу возникла «теория иероглифов»), хотя для самой практики, для жизнеобеспечения человека это решающей роли не играет (практика - критерий полезности, а не истины). Субъективный мир образов и представлений (по И. Канту, это иллюзорные объекты, синтезы ощущений), как имманентное, замкнут, ограничен рамками качеств, которыми обладают наши органы чувств, и рефлексией понятий, полученных путем абстрагирования от этих качеств. Это обстоятельство и является отправной точкой солипсизма Беркли и Юма.

Эмпиризм вещественно-телесного материализма всегда имеет дело с дуализмом, то есть опыт сталкивается как минимум с двумя различными качествами. Это дуализм конечной единичной вещи и её среды (промежутки между вещами), то есть дуализм различных качеств, различных состояний, различных видов «эмпирических реальностей». В античном атомизме он редуцируется до дуализма атома и пустоты, а в современном - до корпускулярно-волнового дуализма, или дуализма вещества и поля, не говоря уже о том, что эмпирический редукционизм это редукция иерархии несводимых качеств к какому-либо одному, фундаментальному.  Но дуализм всегда алогизм и невозможность выделить в нём нечто общее, объединяющее. В свою очередь, сам алогизм – это не отражение свойств реальности, а неверное умозаключение о ней.

 Эмпиризм оперирует бессодержательными абстракциями, полученными при обобщении той образной субъективной картины, которая порождается практикой в сознании. Между восприятием и его логическим выражением находится непробиваемая стена. Чувственный образ данной вещи не отражен уже в первых словах, первых обобщающих абстракциях, что обнаружил еще Антисфен. Отсюда «невыразимость чувственно-единичного» [71. - С. 174]. Каждое слово обобщает, но обобщение не в состоянии отразить чувственно воспринимаемый объект, оно воспроизводит лишь совокупность некоторых свойств таковых (вид, род, класс и т.п.). Такая совокупность не отражает эмпирического объекта ни как объекта эмпирической практики, ни как образа, данного в сознании. Индуктивное понятие не сохраняет образности даже в редуцированном виде, - доказывал Гегель, поэтому дедукция (переход от общего к частному) принципиально неспособна восстановить в нем чувственно данное (абстрактно-всеобщее и конкретно-всеобщее в диалектической логике не имеют к этой процедуре никакого отношения). Различие в степени абстракции не выводит за рамки эмпиризма, введение дополнительных, допускаемых параметров (идеализация, различные допущения, прогноз в выводном знании и т.п.) - тоже. Поэтому в свете истории вопроса детским лепетом кажутся обсуждения вопроса о противоположности эмпирического и теоретического знания, о наблюдаемых и ненаблюдаемых объектах. Не существует эмпиризма как знания о конкретном. Обобщение, или обобщающее абстрагирование, - процедура, которая может реализоваться интуитивно, бессознательно. Так возникают метафизические системы чисто абстрактные, но нередко предполагающие некоторое лишённое качеств основание, подложку эмпирического мира (недаром Гегель метафизику называл эмпиризмом [29. - С. 148 - 150]).

Практика служит удовлетворению жизненных потребностей человека, а потребности эти порой удовлетворяются и тогда, когда эта практика следует прямо противоположным концепциям. Практика, как доказал постпозитивизм, довольно сомнительный критерий истины, опыт - голый король эмпиризма. Не бывает чистых эмпирических фактов, а существуют лишь интерпретации опыта, который всегда оказывается «нагруженным» теорией. Обращаясь к анализу истории науки, постпозитивизм довольно убедительно показал: 1) теории (о сущности эмпирических объектов), которые обслуживали практические интересы, значительно изменялись со временем; 2) вместо поиска истины происходило простое накопление эмпирических знаний, которое и выдавалось за истину («увеличение эмпирического содержания» по Попперу).

Классический эмпиризм, как теория или философия, несмотря на то, что и до настоящего времени он поддерживается многими философскими концепциями, несостоятелен ни в практическом плане, ни в теоретическом. Глубокое заблуждение кроется в том убеждении, что чувственный опыт является единственным источником информации о внешнем мире. Давайте вспомним Платона - разве практика этики воспринимается органами чувств, и что-то в ней есть от ощущений или абстракции от них? Этическая практика интеллекта радикально, качественно отличается от практики ощущений, практики чувственно воспринимаемого [92 - С. 122 - 132]. Исследователей с толку сбивает то обстоятельство, что чувственная сфера является более низшим уровнем, который считают «базовым», «фундаментальным» для организма. Однако при такой редукции можно, опускаясь по ступеням иерархии уровней организма, дойти до уровня атомов и элементарных частиц. Чтобы соблюдать этику, мы должны пользоваться органами чувств (на самом же деле есть практика этики, практика переживаний и практика органов чувств [92. - С. 140 - 154]), но чтобы пользоваться органами чувств, мы должны иметь обменные процессы со средой (движение, круговорот молекул) и т.д. и т.п. Но попробуем в мысленном эксперименте убрать органоиды или молекулы (и это не говоря уже об атомах) и станет ясно, что при такой редукции ни о каком самостоятельном чувственном восприятии и его практике и речи быть не может. Однако же это не будет являться доказательством того, что оно не существует. Нельзя путать условие (нижележащие уровни, включая чувственную сферу, отражающую чувственную практику) и непосредственную причину - в нашем случае этическое восприятие, порождающее этическую практику. Чувственное восприятие и чувственная практика являются только условием, а не непосредственной причиной интеллекта и этической практики. Условием всегда является наличие нижележащих уровней по отношению к вышележащим, а то, что редукционизм условие (в данном случае - одно из множества условий) превращает в непосредственную причину, так это дефект методологии эмпиризма, который он упорно не желает признавать.

В вечном стремлении построить свою онтологию эмпиризм переходит от внешнего опыта к внутреннему и начинает подражать субстанциализму, конструируя онтологию сознания, чтобы саму субъективность рассмотреть и понять как особого рода реальность. Это стремление находит свое выражение в философии Э. Гуссерля, рассматривающего субъективность как ту первичную «бытийственную» основу, в которой осуществляются исходные смыслы всех форм человеческой активности. Согласно Гуссерлю, человеческая субъективность не может рассматриваться как часть мира, существующая в ней наряду с другими объектами, поскольку мир дан нам исключительно в формах сознания. Отказ от элементарной логики и однобокое развитие этой темы приводит к признанию того, что бытие обладает скорее субъективной, чем объективной природой, а потому не может быть вполне выражено в канонических формах классической рациональности и логики. Отсюда истинным бытием, в котором действительно существует человек, объявляется его собственная история, смысл и значение которой создается не абстрактным движением логических категорий, а реальными поступками ее участников (как будто практика – внешняя или внутренняя – никогда не имела логического объяснении.

Смещение акцента на «жизненную реальность» как на подлинное обнаружение бытия привело к формированию онтологии нового типа. Так, в  «фундаментальной онтологии» М. Хайдеггера, утверждается, что характер бытия зависит от человека, определяющего, что же такое оно, собственно, есть. Таким образом, в новой онтологии окончательное решение о бытии принадлежит не абстрактной логике или методологической процедуре, а субъективному восприятию и довольно быстро меняющимся переживаниям человека. Такая онтология, в отличие от онтологии классической рациональности, уже не может быть ни дедуктивной, ни систематичной. Но законы логики, в отличие от их приложения, есть логика законов – внешнее проявление, моделирование интуиции и бессознательного (субстанции души). Если их полностью игнорировать, то невозможно объяснить все внешние проявления человеческой деятельности: вербальное суждение, коммуникации и даже проявления инстинктов. Это современный махровый эмпиризм, хотя по сути старая философия внутреннего опыта, философия интроспекции, подчерпнутая из неоплатонизма. Новый эмпиризм тащит за собой все пороки классического эмпиризма.

 2. Неклассическая логика эмпиризма

Неспособность отразить в опыте объективную реальность практиками не признается, хотя логически непротиворечивых доводов и не приводится. Поэтому взоры эмпиризма устремились на поиск «адекватной логики». Наиболее перспективными казались два типа логик: логика диалектического материализма и современная неклассическая логика - обе возникли в XIX веке. Что касается диалектической логики марксизма, то критику ей мы давали в 1991г. вкупе с кратким анализом «Капитала» К. Маркса [85], тут же мы отметим только главные недостатки этой логики, извратившей и выхолостившей основное содержание платоно-гегелевской диалектики.

Логика Платона возникла как реакция на кризис древнегреческого эмпиризма. Продолжил разработку платоновской логики Гегель. Это логика субстанциализма - учение о сверхчувственном мире и приложимо оно только к нему. Марксистская попытка применить эту логику к эмпирическому материалу в качестве метода имела следующие следствия. 1. Из априорной науки эта логика превратилась фактически в эмпирическую, ее категории стали представляться результатом предельного обобщения. 2. Логику пришлось упростить и «фрагментировать», т.е. расчленить на отдельные «законы», после чего ничего диалектического в ней вообще не оставалось. Она перестала отражать специфику субстанции, но принципиально не могла отразить и эмпирический мир. 3. По отношению к эмпирическому материалу и тем индуктивным обобщениям, которые, сопутствуют его познанию, она, как метод, могла выступить только в качестве диктата, что на практике выливается в волюнтаризм. Это новая форма гераклитизма, диалектикообазность, за которую Платон и критиковал гераклитовское учение.

До XIX века логики не знали, что такое неклассическая логика, но знали, что аристотелевская традиционная имплицитно присутствует в естественном языке. А так как присутствует во всех языках мира, то и возникло понимание того, что она врожденна. Традиционная формальная логика играет особую роль в анализе концепций. Все эмпирические теории внешнего и внутреннего опыта, рациональные и иррациональные и даже мистические в качестве «металогического» (метатеоретического) своего обоснования используют законы классической традиционной логики. И вся их эволюция канализируется, направляется выявившейся нелогичностью теории (яркий пример - критика феноменологии Гуссерля его последователями).

ХХ век - век научно-технической революции. Кризис философии эмпиризма интуитивно или явно осознаваемый требовал адекватного этой революции методологического подхода, но ни гегелевская философия, ни марксистская не оставили ничего действенного. Надежды оставались на реформирование традиционной формальной логики. Еще Ф. Бэкон высказывал неудовлетворенность ее предназначением. По его мнению «Органон» Аристотеля не только бесполезен, но и глубоко вреден для науки, поскольку не является инструментом научного исследования, тормозит развитие наук, служит основанием заблуждений. Аристотель учит лишь ведению пустопорожних споров. Собственно эту мысль и высказывали известные логики ХХ века. Так, Н.А Васильев заявлял, что если логика не имеет отношения к математике, то не имеет отношения и к здравому смыслу, ибо «частное суждение представляет для логики значительные трудности, употребление его полно двусмысленности» [16]. Эту двусмысленность и требуется прояснить. Традиционная формальная логика, о которой Аристотель сказал, что «... будучи способом исследования, она прокладывает путь к началам всех учений» [7. 101b 3], не отражает закономерностей конкретных (частных) объектов природы (не приемлет аналитических методов), Она есть только способ мышления, организует его последовательность, выверяет логику дедукции в отношении чего бы то ни было.

Традиционная логика отличается от математической тем, что она безразлична к объекту анализа, заведомо допускает, что он вообще может не иметь отношения к научности и реальности. Главное, чтобы вывод не противоречил посылкам. Никакую «глубину познания мира» этот способ мышления сам по себе не выявляет. А в отношении эмпирии только накопленный опыт и интуиция исследователя гарантируют верность исходных посылок, предоставленных для дедукции. Выше этого эмпирическое стремление к объективности подняться не может. Однако недооценка интуиции в истории развития науки обернулась недооценкой сильных сторон традиционной логики. Сильная ее сторона - двузначность, которая резко ограничивает релятивность в анализе истины (релятивизм и субъективность всегда шли рука об руку)! В познании же объективной реальности есть два варианта: либо есть истина, либо ее нет, а все остальное связано с так называемым человеческим фактором (в оценке, в прогнозе, в коммуникациях и т.п.). Сильные стороны традиционной логики используются в математике (классическая двузначная математическая логика), в платоновско-гегелевском субстанциализме (тезис и антитезис диалектической логики). Традиционная логика (ее законы) основа нашего естественного последовательного мышления, она имплицитно, бессознательно присутствует в речи.

Итак, традиционная формальная логика не может быть методом конкретных наук, а метод в сложившейся ситуации нужен по зарез и ничего, кроме традиционной логики (диалектическая была выхолощена и дискредитирована марксистской философией) под рукой не было. Участь ее была предрешена, ее стали переделывать, приспосабливать к анализу научного мышления. Весь этот процесс назвали громко, чтобы было «доходчиво» даже для тех, кто не вникал в суть проблемы: «кризис традиционной логики и создание неклассической». Эту новую неклассическую логику полагают неким наиболее общим и точным методом мышления и даже сравнивают ее понятия с априорным диалектическим эйдосом. Априорность, правда, понималась очень своеобразно, но само сравнение впечатляло.
В конце XIX - начале ХХ веков были заложены основы так называемой математической, или символической логики. Ее суть заключается в том, что для обнаружения истинного значения выражений естественного языка можно применять математические методы, в такой функции она компенсирует недостатки естественного языка. Именно использование символической (математической) логики отличает современную логическую науку от традиционной. Если традиционная безразлична к эмпирическим проблемам и их абстрактным теориям, то математическая логика, как полагают, допускает разрешимость любой такой проблемы, правда отмечается, что многие области науки, такие, например, как история или культура не приемлют математических методов [99. - С. 73 - 74], не приемлет их и диалектическая логика.

Элеат Зенон с помощью математики опровергал самые очевидные эмпирические истины, которые с помощью математики же могут бать и доказаны. Выводы Зенона не соответствовали результатам опыта, но опыта примитивного, легко воспроизводимого и проверяемого, т.е. почти не требующего интерпретации. Если бы вся практика была таковой, то не возникло бы и проблемы. Но возьмём современную квантовую теорию поля. По довольно субъективным мотивам академическим эталоном (рекомендована к преподаванию в институтах) признана копенгагенская интерпретация фактов. Однако есть ещё как минимум восемь иных, альтернативных, но корректных интерпретаций существующих эмпирических фактов, которые опираются на ту же математическую логику [52]. Ещё хуже ситуация с теорией относительности, критиков которой сегодня уже не счесть. Недаром сам Энштейн как-то иронически заметил, что математика есть единственный совершенный способ, позволяющий обвести самого себя вокруг пальца.

Традиционная логика врождённа и априорна, многие логики полагают, что априорна и математическая логика (хотя трудно её назвать врождённой) и конструируют своеобразную априористическую философию математики [79]. При этом в основу доказательства априорности кладется система «некорректируемых аподиктических очевидностей». Классические истоки априорного знания (Платон - Гегель) опирались на субстанциализм, субстанциальность души (диалектическая логика через интуицию и бессознательное, отражающая субстанцию души). Другие истоки априоризма были недостаточно конкретизированы: априорное присуще субъекту по его природе (И. Кант), присуще всем субъектам, едино для любого мышления (Э. Гуссерль), онтологически истинное (В.Я. Перминов [79 - С. 156]). Все это при желании можно истолковать и в духе той же субстанциальности души. Еще одним обоснованием априорности математики занимается концепция «структурирующей деятельности ощущения», как врожденное реагирование на воздействие среды. Так, Б.В. Губин считает, что самым глубоким основанием для математики и логики являются принципы выработки ощущения с его установлением границ и причинной реакции на него [36]. Слабым местом этого подхода, характерным вообще для эмпиризма, является путаница с причиной и следствием, когда за причину выдается следствие. Чувственное восприятие само по себе никакой анализирующей и структурирующей деятельностью не обладает (представление требует синтеза, переработки данных различных органов чувств) - оно пассивно без анализа нервной системой. А вот эмпирический мир (в отличие, скажем, от сверхчувственного субстанциального) плюралистичен и потому структурирован и его структурные элементы имеют границы. 2 + 2 = 4, это может быть и упорядоченная мыслью структурированность эмпирического мира: (1 + 1) + (1 + 1) = 1 + 1 + 1 + 1, и пространственные отношения групп этой структурированности. Отсюда любой символ арифметики отражает структурность эмпирического мира и невозможно получить его, минуя обобщение.
Все это доказывает, что символы математики имеют свой источник в эмпирическом мире в виде его структурированности и границ объектов, а в интеллектуальной сфере возникают как результат предельного обобщения, в котором «стёрты» индивидуальные черты объекта. Опыт не только условие создания числа, но и его источник. Когда-то Г. Фреге пытался опровергнуть возможность получения такого символа как число путем генерализующей абстракции. Но он явно путал акт представления образа с актом абстрагирования, полагая, что в начальном абстрагировании должна сохраняться какая-то индивидуальность представления и индивидуальность эмпирического объекта [103 - С. 51]. Но качественное различие между уже первыми абстракциями (словом) и математическими символами отсутствует - ни те, ни другие не отражают и не сохраняют ни чувственно данного объекта и никаких следов индивидуального образа.

Неклассическая логика, конечно же, не арифметика, и операции в логике имеют дело с классами и свойствами классов – ещё более абстрагированных элементов, но «платонизм» в ней, независимость ее от эмпирии это миф, выдающий желаемое за действительное. Операторы её непосредственно отражают эмпирию, практику, деятельность. Такие операторы, как меньше, больше, равно, условно, или, и, ложь, истина и т.д. и т.п. к априорности, на которую претендует неклассическая логика, отношения никакого не имеют. Неклассическая логика призвана служить базовым инструментом почти любой науки, однако это не пассивное, не зеркальное отражение эмпирии. У нее есть и свой предмет, составляющий ее метод и ее собственные проблемы: выяснение условий получения истинных заключений в процессе вывода, анализ связей высказываний, отношения между терминами и т.д. и т.п.

Математическая логика опирается на дедукцию, которая определяет связь между логически правильными (аподиктическими) рассуждениями (или умозаключениями, или выводами) и законами (доказуемыми формулами) логики, лежащими в её основе. И тут объектом законов логики является она сама, но так как весь её аппарат служит эмпирической практике и её обобщениям и бессмыслен без этого, то её собственные проблемы и есть проблемы эмпирические – проблемы обобщений опыта и практики, а точнее, обобщение и интерпретация обобщений и дедукция из обобщений.
Перемены, происшедшие в логике в 20 в., приблизили ее к «реальному мышлению» и тем самым к человеческой (эмпирической) деятельности, одной из разновидностей которой она является. Современная логика показала, что развитие ее тесно связано с практикой теоретического мышления (теории эмпиризма) и прежде всего с развитием науки. Рассуждения эмпиризма дают логике материал, из которого она извлекает то, что именуется логической формой, логическим законом и т.п. Теории логической правильности оказываются очищением, систематизацией и обобщением практики эмпирического мышления. Поэтому она (вопреки её декларациям о независимости) предметно зависима, т.е. зависима от практики, - с изменением толкования эмпирического предмета меняется или уточняется вся надстройка знаний о нем, его логика [73. - С. 200]. Законы неклассической логики — такие же продукты человеческой практики, как и аксиомы евклидовой геометрии, тоже казавшиеся когда-то априорными (происходит банальная ошибка: отождествление интуиции эмпирического опыта с априоризмом в то время, как совпадает с априоризмом только врождённая интуиция).

Переход к многозначным логикам есть переход к логике эмпирической ситуации (несмотря на предельно обобщающие абстракции, и проблемы построения самой логики) с ее неоднозначностью, текучестью, неопределенностью, т.е. релятивностью. Это шаг к «подлинно человеческой логике» с ее бесконечно многими истинностными значениями, шаг, который намертво пригвоздил неклассическую логику к эмпирии. Учитывая все пороки эмпиризма, можно сказать, что неклассическая логика по сути исследует способы исследования всех следствий эмпирических дефектов и предлагает эмпирику как их лучше описать и в каком направлении ему можно двигаться. В естественных науках (и это следует особо подчеркнуть) неклассическая логика не добавляет истины эмпирии, создает видимость ее научности, оправдывает эмпирическое panta rhei. Как аналитический метод эмпирии она есть эмпирическая наука, действительным основанием которой является гераклитизм. Никакое абстрагирование от чувственного опыта и практики не приближает к реальности. Все эмпирические знания и опосредованные знания об эмпирии (обобщающие теории эмпирии), накопленные ранее, суть знания, полученные путем индукции и последующей дедукции. Неклассическая логика полностью доверяет этому материалу, наивно полагая, что проблем там нет, в то время, как там ничего нет, кроме проблем. И вот эти проблемные знания и выверяет неклассическая логика, проверяя их истинность, но парадокс состоит в том, что отсутствие  объективной истины в эмпирии выяснено уже задолго до применения этой логики не только лишней, но и вредной на этом этапе.

Все надежды на то, что принятие нового языка описания эмпирических объектов приблизит к истине, можно сказать, что уже рухнули вместе с тем, как логики стали говорить на разных языках. Логика все больше и больше превращается в изолированную науку, замкнулась в себе и стала непонятной для многих. Особенно настораживает то обстоятельство, что в среде самих логиков обнаруживается своеобразная слепота по отношению к элементарным логическим ошибкам в основополагающих работах классиков логики Г. Кантора, Д. Гильберта, Б. Рассела, Дж. Пеано и др., на что обращал внимание еще Анри Пуанкаре [см.: 59].

К началу XXI века логика столкнулась с тем обстоятельством, что возникновение все новых и новых систем неклассической логики (сколько логик - столько способов мышления) привело к ситуации, когда на повестку дня встал вопрос: что же представляет собой сама логика как наука. Системы неклассической логики становятся все труднее для понимания и применения. Приходится постоянно модифицировать методы их построения и исследования, прибегая ко все более обобщенным конструкциям для того, чтобы найти и выделить хоть что-то общее, что есть у всех логических систем. Однако вместо металогики появляются такие описательные и классифицирующие дисциплины, как «философская логика», «абстрактная алгебраическая логика» или «универсальная логика». Но это не логические системы, а своеобразный "зоопарк" неклассических логик. Идеи логического монизма называют уже поиском «утраченного рая». Сами логики оправдываются, утверждая, что логика слагается из множества частных систем, ни одна из которых не может претендовать на выявление всех логических характеристик мышления в целом. Но откуда тогда такая тяга к монизму? Кто осознанно, а кто интуитивно-бессознательно понимает, что если нет общего в логике, то нет и мышления, т.е. нет самой логики (если мышление не всеобщее и не конкретное, то оно из области философии эмпиризма). Без монизма множество логик разрывают мышление на части. Каждая логика по сути есть схема, несмотря на ее логическую форму, и реализуется она в автоматизме. А схема эта при всей ее автономности рассчитана в конечном итоге на анализ эмпирической реальности (хоть и опосредованно), иначе она и не была бы для этого полезна. Интуитивное происхождение самой неклассической логики обязано опыту и накопленным знаниям о нем и никакая дедукция не может превратить индуктивные посылки в нечто противоположное эмпиризму.

В то же время нужно учитывать, что в частных невсеобщих вопросах математическая логика может принести пользу и иногда немалую. В ХХ веке она способствовала бурному развитию информационных технологий, компьютеризации, построению искусственного интеллекта, кибернетики, вычислительной техники, электротехники и т.п., она стала неотъемлемой частью многих прикладных наук. Тут нельзя забывать, что хотя неклассическая логика есть своего рода зеркало эмпиризма и его пороков, но чем более техногенный объект отражается в этой логике, чем более он предсказуем (описание своего же творения), тем меньше возникает этих самых пороков. Математика может в прикладных науках систематизировать эмпирический материал (что не так уж мало), быть удобным инструментом решения технических задач. Неклассическая логика вносит ясность в развитие технических наук, но что касается наук о природе, то она все чаще уводит их в область бессмысленных фантазий. В вопросах онтологических, о природном всеобщем получается абсурд. Тут у эмпиризма нет критерия истины, а практика - критерий полезности - далеко не сразу подтверждает свою эффективность (которую бывает еще и трудно оценить) и это позволяет реализоваться довольно сомнительным концепциям, особенно в том случае, если имеется поддержка какого-то сообщества и заинтересованность именно в таком объяснении, и финансировании именно этих проектов. Почему такая ситуация возможна? – Это уже вопрос о кризисе академической науки как института государства и к этому вопросу мы ещё вернёмся.

 § 3. Постмодернизм, как апофеоз эмпиризма

Разочарование философии эмпиризма в попытках создать адекватную концепцию онтологии эмпиризма классического и неклассического типа вызвало к жизни своеобразное довольно эпотажное и вычурное направление, философствование, которое получило многообещающее название - постмодернизм. В нём подчёркивается, что оно дистанцируется как от классической, так и неклассической традиций. Насколько удается такая идея можно судить по оценке М.А. Можейко в статье «Постмодернизм» в «Энциклопедии постмодернизма». «Несмотря на программное дистанцирование постмодернизма от презумпций классической и неклассической философских традиций, тем не менее, постмодернистская программа современной философии генетически во многом восходит к неклассическому типу философствования (начиная с Ницше) и в частности - к постструктурализму, структурному психоанализу, неомарксизму, феноменологии, философии Хайдеггера, традициям «постнаучного мышления» и «поэтического мышления», а также к традициям семиотики и структурной лингвистики и, в поздних своих версиях - к философии диалога, теории языковых игр». Далеко не безразличен постмодернизм и к классической традиции, для которой он задает новую интерпретацию идей и текстов и «в этом отношении постмодернизм есть, собственно, способ бытия классики в современную эпоху». Представляется, что постнеклассическая направленность постмодернизма декларативна и эфемерна и отличается от классики и неклассики только по форме. Она являет собой прежний классический и неклассический эмпиризм (антисубстанциализм) в довольно напряженных попытках по-новому подойти к решению старых проблем, но не к методу самого эмпиризма.

Постмодернизм трудно даже назвать учением и не столько за алогичность (утверждение множественности истин), сколько за эклектическую смесь многих разнородных дисциплин. Это «интердисциплинарное» образование объединяет деконструктивизм, постструктурализм, философию культуры, учение об открытых динамических системах (И. Пригожин, И. Стенгерс), концепцию языкового сознания Ж. Лакана, элементы иррационализма, парапсихологию, оккультные науки, которые интегрируясь в постмодернистское знание, призваны р